Здравствуйте, в этой статье мы постараемся ответить на вопрос: «Пандемии и их последствия – как изменится мир после вспышки коронавируса?». Если у Вас нет времени на чтение или статья не полностью решает Вашу проблему, можете получить онлайн консультацию квалифицированного юриста в форме ниже.
Принимала участие в литературных конкурсах, делала заметки для сайтов по туризму. А в 2011 году решила попробовать свои силы в журналистике и начала сотрудничать с изданием, занимающимся проблемами Кавказа.
Интерес к финансовой грамотности
Казалось, мало 2 года пандемии, СВО на Украине, 5 млн Украинских беженцев в ЕС, под миллион в Россию, голод в Африке к сентябрю, ещё 5-10 млн мигрантов в ЕС к НГ?
Пандемический кризис 2020 года окажется для России во многом мягче, чем предыдущие экономические кризисы, несмотря на очень резкие колебания деловой активности, пишет РБК. Об этом говорится в обновленном макропрогнозе Аналитического кредитного рейтингового агентства (АКРА). Эксперты пришли к выводу, что макрорынки в России сейчас испытывают существенно меньшее давление.
До глобального финансового кризиса считалось, что активной денежно-кредитной политики достаточно для стабилизации колебаний экономической активности, в то время как задача налогово-бюджетной политики заключалась в контроле над государственным долгом.
Также чувствительность экономики к локдауну оказалась слабее из-за низкой доли малого и среднего бизнеса в структуре ВВП.
АКРА в базовом сценарии своего макропрогноза ожидает восстановления экономики примерно теми же темпами, что и Минэкономразвития в официальном прогнозе.
Пандемия коронавируса может быть использована для глобальных изменений в политике, экономике и социальной сфере развитых стран. Эта возможность, наряду с высказываниями мировых лидеров, порождает вопросы, а то и целые конспирологические теории… Которые, чем дальше, тем меньше, выглядят конспирологией, а больше – вполне оправданными подозрениями.
В пессимистическом сценарии более жесткие ограничительные меры применяются в течение трех-четырех месяцев в 2021 году. В таком случае рост ВВП в следующем году составит лишь 0,5% (после более глубокого падения на 5,3% в 2020-м). В этом же сценарии против России вводятся новые финансовые или экономические санкции.
Работала корректором в издательстве, специализирующемся на периодических изданиях экономической тематики, писала статьи для профильных журналов по кадровому делопроизводству. С 2016 года работает в «Рамблере».
Агентство разработало и пессимистический сценарий, в котором более жесткие ограничительные меры применяются в течение трех-четырех месяцев в 2021 году. В таком случае рост ВВП в следующем году составит лишь 0,5% (после более глубокого падения на 5,3% в 2020 году). В этом же сценарии против России вводятся новые финансовые или экономические санкции.
На днях в шоу The Highwire Дел Бигтри поднял ряд серьёзных вопросов о том, что политические лидеры стран Запада от Джо Байдена до Бориса Джонсона и Джастина Трюдо уж слишком часто и прямолинейно используют в официальных выступлениях такие словосочетания, как «новый мировой порядок», «великая перезагрузка» и «четвёртая индустриальная революция».
Тем не менее риски ошибок политики сохраняются, полагают авторы. Пересмотр ФРС своей политики таргетирования инфляции и переход к среднесрочному таргету действительно позволят исправить прошлые отклонения от цели.
По оценкам АКРА, при полной занятости и использовании производственных мощностей средние темпы роста российской экономики были бы близки к 1,5-2%, что совпадает с консенсусными оценками потенциального роста ВВП России. Это означает, что в базовом сценарии АКРА темпы роста в 2020-2023 годах будут выше потенциальных.
Начать с 47.5 млрд с 1 июня 2022, далее 63.5 млрд с 1 июля, 79.5 млрд с 1 августа и 95 млрд с 1 сентября.
Однако тут важна не их общая риторика, которая видится по многим вопросам, мягко говоря, спорной, а конкретные вопросы, которые возникли у этих двоих в рамках информационной повестки последнего времени.
Нынешний пандемический кризис, несмотря на остроту спада показателей, во многом мягче для России, чем предыдущие кризисы начиная с 1998 года, считает АКРА. Возврата к докризисному статус-кво в агентстве ждут к 2022–2023 годам
Пандемический кризис 2020 года окажется для России во многом мягче, чем предыдущие экономические кризисы, несмотря на очень резкие колебания деловой активности. Об этом говорится в обновленном макропрогнозе Аналитического кредитного рейтингового агентства (АКРА), поступившем в РБК.
Сравнивая динамику основных показателей в 2020 году и в течение кризисов 1998, 2008–2009 и 2014–2015 годов, АКРА приходит к выводу, что макрорынки в России сейчас испытывают существенно меньшее давление:
— внутренний валютный рынок показывает более стабильную динамику;
— относительно слабое изменение цен на импортные товары не приводит к повышенной инфляции;
— возникает меньше стимулов для оттока средств населения и компаний из банковской системы;
— в итоге общий уровень финансового стресса меньше — в частности, меньшее давление испытывает рынок заемных средств.
На фоне первой волны коронавируса весной 2020 года такие показатели, как розничный товарооборот, объем предоставляемых населению услуг и в целом деловая активность, обвалились рекордными темпами. Однако как только административные ограничения (локдаун) были смягчены, первая фаза восстановления также была рекордно быстрой, отмечает АКРА. Всплеск безработицы на данный момент исторически невысок. «Более стабильные макрорынки и цены на них означают, что временные потери эффективности производства и распределения товаров и услуг <...> не настолько велики, как можно было бы ожидать исходя из истории предыдущих кризисов», — пишет агентство.
Прогнозируемый спад ВВП России в 2020 году будет мягче относительно других стран, что действительно отличает этот кризис от предыдущих, говорит главный экономист «Ренессанс Капитала» по России и СНГ Софья Донец. Россия вошла в пандемический кризис «с хорошей стартовой точки»: ситуация характеризовалась низкой инфляцией, устойчивостью банковского сектора, существенными резервами и плавающим валютным курсом, объясняет экономист. Кроме того, чувствительность экономики к локдауну оказалась слабее из-за низкой доли малого и среднего бизнеса в структуре ВВП (20% ВВП, по данным Росстата). «Кризис 2020 года оказался тяжелым для всех, но конкурентные позиции России не ухудшились», — заключила она.
Относительно быстрое восстановление
АКРА в базовом сценарии своего макропрогноза ожидает восстановления экономики примерно теми же темпами, что и Минэкономразвития в официальном прогнозе. Экономисты ждут снижения экономики в 2020 году на 4,3%, а затем роста на 3,8, 3,3 и 2,8% в последующие три года. Правительство же в базовом сценарии ожидает, что падение ВВП в пандемийном 2020 году составит 3,9%, а в 2021 году экономика вырастет на 3,3%, а в 2022 и 2023 годах — на 3,4 и 3% соответственно.
Возвращение к предкризисному статус-кво, по мнению АКРА, может произойти к 2022–2023 годам. «В базовом сценарии мы видим возможность почти полной подстройки бизнеса и населения к новым условиям в течение 2020–2022 годов до состояния, в котором производительность труда будет очень близка к докризисному, уже в 2023 году», — говорится в прогнозе АКРА.
Базовый сценарий исходит из предпосылки, что ограничительные меры продлятся и в 2021 году хотя бы один-два месяца. Под такими мерами АКРА понимает не обязательно режим самоизоляции, но и запреты в отношении широкого круга организаций, ограничение проведения массовых мероприятий и т.п.
Агентство разработало и пессимистический сценарий, в котором более жесткие ограничительные меры применяются в течение трех-четырех месяцев в 2021 году. В таком случае рост ВВП в следующем году составит лишь 0,5% (после более глубокого падения на 5,3% в 2020 году). В этом же сценарии против России вводятся новые финансовые или экономические санкции.
Во всех трех сценариях (включая оптимистический) в среднесрочном периоде заложено укрепление рубля по сравнению с уровнями середины ноября 2020 года (75,6–75,8 руб. за доллар) — на 4–15%. Это станет возможно благодаря постепенному восстановлению спроса на основные товары, экспортируемые российскими производителями, а также снижению внешней оценки риска вложений в активы развивающихся стран, указывает АКРА.
Сравнительный анализ кризисов 2008 и 2020
В конце февраля 2020 года американский фондовый рынок вошел в фазу стремительного падения. От своего исторического максимума индекс просел на 1201 пункт (более 35%). Это самое сильное падение в абсолютных величинах за всю историю американского фондового рынка. Это также самый скоростной биржевой спуск: чтобы обнулить весь рост последних трех лет, потребовалось всего 22 торговых дня.
Возникает желание провести параллели данного кризиса с мировым финансовым кризисом 2008 года, который, по всеобщему мнению, был успешно преодолен. Причем такое желание возникает не только у аналитиков, но и у регуляторов по всему миру. Возникает обманчивое убеждение в том, что рецепт преодоления кризиса любого масштаба найден более 10 лет назад: в виде программы количественного смягчения.
На мой взгляд, это чрезмерно оптимистичное утверждение. Данный кризис кардинально отличается от кризиса 2008 года:
· В причинах возникновения;
· В течении и ожидаемый продолжительности.
А старое лекарство не годится для новой экономической болезни.
Причины кризиса 2008 года берут начало еще в 2002 году. Тогда в результате снижения ключевой ставки ФРС ипотека стала доступной, а продажи новых домов начали расти небывалыми темпами.
Обязательства по ипотеке в результате секьюритизации стали обеспеченными ипотечными облигациями (Mortgage-backed securities, MBS), а затем стали объединяться в пулы обеспеченных ипотечных обязательств (Collateralized Mortgage Obligation, CMO). На первый взгляд рынок CMO выглядел высокодоходным и относительно безрисковым, т.к. обязательства по ним были обеспечены высоколиквидным активом (домом), стоимость которого постоянно растет.
Низкие ставки по кредитам привели к расцвету рынка обеспеченных долговых обязательств (Collateralized Debt Obligation, CDO), к которым относятся не только СМО, но и многие другие облигации, обеспеченные долговыми обязательствами.
В итоге возник целый рынок долгов, внутри которого многим участникам было комфортно и безопасно. Работало это следующим образом:
1. Обязательства по изначально выданному ипотечному кредиту продавались, объединялись в пулы (и становились CMO / CDO) и перепродавались снова. А
2. Чтобы застраховать себя от дефолта по CDO, держатель таких облигаций приобретал кредитный дефолтный своп (Credit Default Swap, CDS).
В этой схеме не требовалась тщательная проверка заемщика, потому что для изначального кредитора не имело значения, будет ли заемщик платить по своим обязательствам или нет, т.к. все обязательства уже были проданы. Соответственно, чем больше ипотечных кредитов выдавалось, тем больше была прибыль. А конечный держатель облигаций (например, крупный банк) просто приобретал страховку (СDS), которая для бумаг с высоким рейтингом стоила совсем недорого.
Вся эта система не смогла бы работать, если бы риски CDO были правильно оценены. Однако из-за просчетов в методике оценки рисков пакеты обеспеченных долговых обязательств считались более надежными, чем были в действительности. В частности, была недооценена степень корреляции между вероятностями дефолта по отдельным обязательствам, в результате было переоценено значение диверсификации в снижении риска дефолта условного портфеля.
В итоге CDO получали незаслуженно высокие рейтинги надежности, а кредитный дефолтный своп стоил неоправданно дешево. Причем покупка дефолтных свопов могла осуществляться и без непосредственного владения предметом страховки. В результате такие деривативы стали элементом рискованных стратегий. Кроме того, покупка CDS поощрялась регуляторами. Все это привело к продаже данных инструментов на сотни миллиардов долларов. Например, только одна компания AIG по состоянию на 30 июня 2008 г. выписала кредитные деривативы на сумму $413 млрд.
Дешевизна страховки от дефолта и возможность быстрой перепродажи ипотечных обязательств привела к массовой выдаче кредитов, в том числе заемщикам с короткой кредитной историей или вовсе без нее. Причем ненадежным заемщикам выдавались субстандартные кредиты с плавающей ставкой, которая зависит от риска дефолта по кредиту, а также от ставки LIBOR.
Большое распространение на рынке недвижимости получили спекулятивные покупки с целью последующей перепродажи.
Ажиотаж на рынке жилой недвижимости США достиг апогея летом 2005 года, когда продажи новых домов достигли исторического максимума – 1389 тыс. К 1 января 2007 года этот показатель упал до 998 тысяч, и стало понятно, что период роста на рынке недвижимости окончен. Следом за снижением количества проданных домов начали падать и цены на них.
По мере падения спроса и, соответственно, цен на жилую недвижимость нарастали спекулятивные продажи, а за счет повышения платежей по субстандартным кредитам (из-за повышения ставки) число дефолтов по ипотеке также начало расти. Это в свою очередь бьет по всем держателям CDO.
Рейтинги ипотечных облигаций (CDO) начали стремительно падать, а по мере накопления потерь и снижения кредитного рейтинга продавцы страховок от дефолта (CDS) были вынуждены предоставлять все большее обеспечение, пока у них не закончились средства, требуемые для очередного обеспечения дефолтного свопа.
Что такое теория поколений?
В 1990-е годы экономист и демограф Нейл Хоув и историк Уильям Штраус в совместном труде «Поколения» предложили теорию поколений. В ней они описали повторяющиеся циклы в американской истории.
По теории Хоува — Штрауса цикл истории состоит их четырех поколений, сменяющих друг друга примерно каждые 20 лет. Людей одного поколения объединяют общие ценности, убеждения и паттерны поведения, которые определяются историческим контекстом и социокультурной средой.
Существует много классификаций поколений, но обычно выделяют следующие:
- беби-бумеры,
- поколение X,
- поколение Y,
- поколение Z.
Что говорят жители Италии о карантине?
Как рассказали жители Италии журналистам “Медузы”, обществу тяжело осознавать вирус – это невидимая абстрактная угроза. Скорость распространения коронавируса такова, что не выдерживают медицинские структуры: в госпиталях просто нет мест, нет санитаров, врачей. Нехватка аппаратов искусственной вентиляции легких обрекает многих на смерть, потому что аппаратов сто, а больных 140. В столице, по словам местных жителей, ситуация выглядит так: у банков, у почты, у супермаркета стоит длинная, растянутая очередь: люди держатся на расстоянии метра друг от друга. Человек на входе – тоже издалека – контролирует ситуацию внутри и запускает посетителей по одному. В супермаркете все товары на местах, кроме средств для обеззараживания рук и салфеток. Все выглядит как обычно, но людей очень мало: покупатели стараются не приближаться друг к другу, быстро сделать покупки и уйти.
Вероятно, социальные трансформации будут одним из наиболее болезненных аспектов формирования постглобального мира, потому что изменения социального пространства носят всеобщий характер и пока ни одной стране мира не удалось выработать модель достаточно гибкую и привлекательную, чтобы заменить модель социального развития, предлагавшуюся глобализацией.
Гибкость модели «количественного социального выравнивания» была продуктом ее диалектичности: модель догоняющего потребления устанавливала почти универсальные количественные критерии (то есть была «считабельной»); с другой стороны, она базировалась на выравнивании возможностей доступа к тем или иным благам или сервисам, что определялось не столько социальным, сколько технологическим развитием.
Пандемия коронавируса уже сейчас, при всей среднесрочной неясности исхода, кажется неким рубежным событием, сломавшим не только экономику многих стран, но и комфортную для большинства модель социокультурного развития. В чем есть определенная логика: сфера социального развития, не исключая и культуру, была слишком тесно, иногда неразрывно (как, например, в Италии или во Франции) вписана в экономические процессы, так что любое изменение экономической конъюнктуры приводит к невозможности жить «по-старому» и социально. Так же ходить в рестораны и музеи, потреблять визуальные образы профессионального спорта и покупать рекламируемые кинозвездами и спортсменами товары.
Догоняющая социальная модернизация на базе мимикрирующего под премиальность потребления действительно была одной из «скреп» глобализации, почти идеологией. Но вряд ли можно рассчитывать на ее воспроизведение в неизменном виде после пандемии.
А может быть, и на просто воспроизведение.
О социальных аспектах глобализации написано много, но теперь эти исследования в основном воспринимаются скорее как свидетельства близорукости и самоуверенности человека и человечества. Глобализация изначально была проектом и как проект во многом была безупречна. Но, будучи проектом и отрицая процессность, она не могла справиться со среднесрочными отклонениями от заданных темпов и особенно форматов.
При всем многообразии системообразующих тенденций социальной глобализации особо стоит выделить пять тенденций, стоящих в центре переживаемых нами трансформаций:
От информационного общества как пользовательского, сервисного феномена к средству социальной идентификации. В социально-экономическом пространстве поздней глобализации информационное общество стало безальтернативным инструментом вовлечения в социально-экономические процессы и средством социальной самоидентификации. Посткоронавирусный мир закрепит, можно не сомневаться, статус информационных инструментов как одновременно глобального уравнителя и глобального сегрегатора. И мы можем получить нечто большее, чем социально опасный вариант цифрового капитализма. Особенно если в какой-то момент решим, что ему нет альтернативы.
От доминирования мегаполисов как экономических платформ к их доминированию как формата среды. Даже самая комфортная условная «провинция», способная конкурировать с мегаполисами в качестве жизни, не давала ничего сравнимого с уровнем социального комфорта в мегаполисе. Посткоронавирусный мир если не убьет социальную среду мегаполисов, то заставит как минимум пересмотреть опасное даже и без коронавируса суждение, что мегаполисы — единственный вариант обеспечить человечеству приемлемый социальный стандарт. А культура, отражающая процессы городской атомизации и деградации социальных институтов, — единственный перспективный вид культуры, доступный для «обычного» человека.
От потребления товаров к потреблению ощущений. Для мира «зрелой» глобализации перед пандемией было характерно два взаимоисключающих явления: ориентация на одноразовые вещи (начиная с одежды и заканчивая резким сокращением срока использования различного потребительского оборудования) и шеринг, когда исчезает не только желание, но и право на личную собственность. Это фиксировало распад социально-экономического мейнстрима на различные векторы, которые, если бы не пандемия, разошлись бы очень далеко. Но вот в потреблении ощущений идеологи глобализма делали все, чтобы сохранить мейнстрим, охватывающий большую часть неэлитных слоев. Что понятно: именно визуальные образы становились главным инструментом идентификации «свой — чужой». И, думается, пандемия только обострит и усилит это обстоятельство.
От флюидной собственности — к флюидному социальному статусу. Превращение географической мобильности в социальную неустойчивость. Мы наблюдали довольно быстрый отказ от того, что в индустриальном мире называли «общественный договор», то есть, от системы неких иногда неформализованных обязательств различных групп общества друг перед другом. В некоей, вероятно, не столь уж отдаленной перспективе был бы поставлен вопрос, что такое гражданство и не лучше ли перейти в формировании систем власти к некоей «меритократии», за которой отчетливо виднелась хорошо знакомая аристократия. И, соответственно, два народа и две (или даже больше) культуры, хорошо знакомые россиянам из трудов классиков марксизма-ленинизма. И надо быть более чем наивным, чтобы не предположить, что пандемия ускорит эти процессы, сняв необходимость соблюдения традиций и ритуалов эпохи, именовавшейся «институциональной демократией».
От культурного плюрализма к диктату социальной толерантности. Вероятно, ни одна другая сфера глобализации не вызывала такого неприятия, как «толерантность», становившаяся к 2020-м годам неким прообразом вполне тоталитарной идеологии. Но важно и другое: модели социального поведения и культура как их отражение стали первой сферой, где глобализационный социальный мейнстрим начал проявляться уже в качестве некоей протоидеологии. Это продемонстрировало статус культуры как сферы, где последствия глобальных трансформаций проявляются в социально понятных форматах раньше всего. Пандемия коронавируса, вероятно «обнулив» достижения толерантности, оставит на их месте вакуум, в особенности в странах, наиболее продвинувшихся в этом направлении и разрушивших ради победы ценностей радикальной толерантности не только традиционные социальные институты, отражавшие этнические или исторические идентичности, но и культуру. И чем теперь будет заполнен этот вакуум, остается только догадываться. Но уж точно не новым изданием толерантности и трансгуманизма.
Постглобальность несет за собой виртуализацию культуры, и ценность материальных артефактов девальвируется. И если ранее, на этапе индустриального и раннего постиндустриального развития, в повседневном понимании культура и была этим набором материальных артефактов, то чем она станет в новом мире онлайн? Виртуализация культуры становится инструментом социальной сегрегации. Это черта, определяющая культурную преемственность от переноса большей части человечества в «смелый новый мир», где преемственность не просто излишня, а вредна, где главным социальным «героем» будет человек без собственности, корней, вечный кочевник информационного пространства, перемещающийся от «проекта» к «проекту», но не понимающий, что сама его жизнь есть проект со своим «началом» и «концом». Эта черта между человечеством с корнями и человечеством, у которого не должно было быть корней, и так была бы проведена. Другой вопрос, что ее проводили, быть может, быстро и жестко, но все же задумываясь о последствиях. Сейчас же мы имеем быстрое разрушение всего социального пространства, осуществляемое, кажется, при минимальном учете возможных последствий.
Является ли образование частью культуры? Безусловно да, но будет ли оно частью новой виртуальной культуры? Возможно, учитывая тот толчок, который коронавирус даст развитию дистанционных и виртуальных методов образования. Но будет ли это образованием с точки зрения формирования социальных институтов и устойчивых социальных связей, будь то отношения «ученик — учитель» или формирование устойчивых многолетних школ? Или мы идем к образовательной ситуативности, когда в основе всего будет некое «лего компетенций», подбираемых каждым человеком под свои текущие потребности? И как в таком случае быть с тем, что называется «научная преемственность»? Да и культурная тоже.
Есть ли место классическому образованию в постпандемическом мире или в ближайшем будущем мы станем свидетелями двух образований: дешевого — и дорогого, дистанционного, виртуального — и очного, классического, «длинного», если хотите. В таком случае задача государства в том, чтобы классическое образование и классическую культуру могли позволить себе не только нувориши. Но это переводит нас в плоскость вопросов долгосрочного социального прогнозирования, планирования и конструирования, на что нынешний правящий слой едва ли способен.
На деле это лишь часть вопросов, обнажающих проблему пределов возможной виртуализации культуры и сферы социальных отношений. А главный из них — согласится ли «бедное» человечество потреблять только виртуальные слепки культуры и социальных благ или же потребует от глобальной элиты своей доли в сократившейся постпандемической реальности.
Смысл указанного выше противопоставления раскрывается сравнительно просто: вопрос о социокультурном развитии постпандемического мира, включая трехвекторную конкуренцию виртуализации, архаизации и консерватизма, является элементом развития новой глобальной социальной модели, которая способна быть более гибкой, нежели предлагавшаяся нам в мире поздней глобализации и сможет быть воспринята большинством глобализированного ранее социума. Социальные «скрепы» глобализации смогут начать восстанавливаться раньше, нежели экономическая глобальность, сдерживаемая теперь многими неэкономическими факторами и обстоятельствами. И в том числе нарастающим социальным непониманием того, как единый мир, смотревший одни фильмы, евший одну или почти одну и ту же пиццу и стремившийся в одни и те же музеи, не говоря уже о жизни в одних и тех же социальных сетях, — как этот мир нарастающей унификации вдруг оказался настолько разобщенным. Или же социальная сфера для постглобального мира станет фактором разъединения, создав сперва различные механизмы социализации значимых групп, а затем, воссоздав на базе этнорелигиозных архетипов различные модели потребления, включая потребление ощущений, начнет все более разводить в сторону от глобализации крупнейшие и наиболее приспособленные к геоэкономической самодостаточности регионы.
Получается как в песне Виктора Цоя: «Все говорят, что мы вместе. Все говорят, но не многие знают, в каком». Возможно, именно понимание места культуры в постпандемическом обществе поможет указать, в каком мы сейчас месте.
Теория поколений — что это
Теория поколений — это описание временных циклов в истории и связанных с ними характерных особенностей, также взглядов людей, родившихся в определенные хронологические отрезки. Знание теории будет является полезным инструментом для коммуникации с коллегами по работе, родителями или детьми.
Возникновение теории — одним из влияющих факторов в данной ситуации, являются экономические «качели» в мире: подъем, инфляция, стабильность, дефолт и по новой. В последствии каждого временного события меняется привычный уровень комфорта большинства людей, появляются или исчезают профессии и промышленные компании, потребности общества растут или падают. Каждое изменение в определенном хронологическом интервале, воздействует на формирование взглядов молодых людей на жизнь. Однако, система ценностей предыдущего поколения остается, почти, неизменной.
До середины прошлого десятилетия население России стабильно росло. После провальных показателей 1999 года уровень рождаемости стабильно повышался – с 1,266 миллиона человек в 2000 году до максимума в новейшей истории страны – 1,94 миллиона человек в 2015 году. Этому в том числе способствовала реализация многочисленных социальных программ, главной из которых стала выплата материнского капитала.
Но за подъёмом последовал спад. Специалисты прогнозировали, что самым тяжёлым для России станет 2030 год. Такой вывод следовал из простых расчётов. Предыдущий минимум рождаемости пришёлся на 1999 год, средний возраст рождения первого ребёнка для женщины – 29–30 лет. Поэтому к началу следующего десятилетия число потенциальных матерей снизится до кризисного уровня.
Но пандемия и геополитические потрясения значительно ускорили падение на демографическое дно. В 2021 году рождаемость снизилась до 1,3 миллиона человек.
В январе – сентябре этого года в стране родились почти 985 тысяч детей, умерли 1,45 миллиона человек. В прошлом году оба показателя были выше: 1,05 миллиона человек против 1,73 миллиона. В результате с начала 2022 года численность населения России сократилась до 145,1 миллиона человек.
По мнению независимого демографа Алексея Ракши, в ближайшие пару лет падение уровня рождаемости продолжится. В 2023 году он снизится минимум на 10 процентов – до 1,1–1,2 миллиона человек. В 2024 году, полагает эксперт, показатель уменьшится ещё как минимум на 50 тысяч новорождённых. В результате он побьёт антирекорд 1999 года, когда родилось всего 1,214 миллиона человек.
– Ниже 1 миллиона пока не проваливаемся, но приближаемся к этому уровню. Женщин, которые могли бы потенциально стать матерями, каждый год становится меньше на 2,5–3 процента. Минимум их числа придётся на 2030–2031 годы, поэтому в ближайшие годы нас точно не ждёт никакое увеличение числа родившихся, – прокомментировал ситуацию «Октагону» Алексей Ракша.
Эти непонятные данные были обнаружены кем-то 5 сентября 2020 года и опубликованы в социальных сетях. На следующий день он стал вирусным по всему миру.
6 сентября WITS внезапно изменил первоначальное обозначение «COVID-19» на расплывчатое «Медицинские тест-наборы».
Это запрещено в торговле, потому что всегда нужно быть конкретным. Есть много видов тест-наборов на разные заболевания.
Тот факт, что они удалили спецификацию COVID-19 после того, как эти данные стали известны во всем мире, доказывает, что они не хотят, чтобы кто-либо знал об этом.
Однако они забыли удалить одну деталь: код продукта для этих «Наборов для медицинских тестов» — 300215, что означает «Наборы для тестов на COVID-19».
Воздействие COVID-19 также привело к изменениям в покупательском поведении клиентов. Это изменило то, как люди исследуют и покупают продукты и услуги, а также как они воспринимают электронную торговлю.
До пандемии индустрия электронной торговли уже находилась на подъеме, так как цифровизация и глобализация обеспечивали удобство. Большинство людей хотят удобства при покупке и оплате своих товаров, и электронная коммерция сделала эту возможность доступной для всех. Во время этой домашней изоляции из-за COVID миллионы потребителей создали и закрепили новые покупательские поведения и привычки в Интернете.
В результате продуктовые онлайн-магазины, электронная розничная торговля и покупки в развлекательных заведениях могут занять место посещения магазинов многими потребителями.
Какие стратегии нам помогут оптимизировать нашу деятельность и поведение?
Мы полагаем, что если бы точно знали, когда вирус уйдет из нашей жизни, а лучше – просто исчезнет навсегда, мы бы чувствовали себя лучше. Нам кажется, что если бы мы точно знали, что будет впереди, то это бы нам помогло чувствовать себя хорошо. Наша психика привычно требует точности, когда именно коронавирус будет ликвидирован, эпидемия исчезнет и мы будем в порядке, с работой, крышей над головой, деньгами и предпочитаемой нами пищей. Незнание порождает неуверенность. Когда мы испытываем неуверенность, мы часто пытаемся уменьшить свой дискомфорт, пытаясь взять ситуацию под контроль. Неопределенность открывает у многих людей стремление к контролю. Хотя мы должны изменить наше поведение, чтобы взять под контроль то, что мы действительно можем контролировать и использовать для обеспечения безопасности, не менее важно изменить наши мысли, крутящиеся вокруг того, что мы не можем контролировать.
Зачем вообще нужны были локдауны
Посмотрите на Европейский союз. Там сейчас еще один локдаун. И здесь нужно понять, а что такое эти локдауны. Потому что их очень много комментируют медики и очень мало — экономисты.
Дело в том, что обычно любую борьбу с эпидемиями (пандемию отрицать нет никакого смысла) в выборе методов ограничивают экономические обстоятельства.
Если у вас идут лавинные заказы и вам надо что-то производить, вы не будете останавливать производство, как это делали, например, в Китае в начале 2020 года.
Но там это делалось не столько из-за пандемии, сколько из-за кризиса производства. Китайские власти, наверное, и в ближайшие годы будут рассказывать нам, что никакого кризиса у них не было, что была всего лишь пандемия, что они никогда не проваливались, что у них был единственный провал, может быть, в 2008 году — на какие-то недели сокращение ВВП или в 2015 году. Но в реальности они пережили сильный спад в производстве. И остановка промышленности была направлена на то, чтобы разгрузить склады.
Что происходит, когда кризис перепроизводства? Нужно ликвидировать излишки, то есть распродать их.
Если вы часто делаете заказы на AliExpress (а таких граждан у нас много, которые покупают в китайских магазинах), вы могли заметить, что с какого-то момента в 2020 году целый ряд товаров просто исчез. Было очевидно, что идет распродажа того, чем были затарены склады. И потом эти товары вновь появились уже летом-осенью 2020 года.
Это часть управляемого преодоления кризиса. И у нас с нашим весенним локдауном то же самое было: управляемый процесс остановки экономики. Потому что в принципе был кризис перепроизводства, когда это делается, все негативные процессы как бы сжимаются во времени, они помешаются в эти два месяца, условно говоря. И там все плохое остается.
А когда это все плохое заканчивается, правительство говорит: «так, все, мы закончили, теперь начинаем работать». И тут появляются признаки оживления: отложенный спрос включается.
Мы отлично видели это на примере рынка недвижимости летом, когда было лавинообразное обращение за льготной ипотекой. В регионах покупали все. На 10%, несмотря на страшный-страшный вроде бы кризис, разогнали цены.
Вообще, когда цены на недвижимость растут в условиях вроде бы кризиса — это один из признаков, что все не так мрачно, как говорят. Потому что когда все очень мрачно, цены идут вниз.
А Евросоюз, в отличие от нас, не справился с проблемой, поэтому он объявляет еще и еще локдауны. Я думаю, им просто нужно девальвировать евро. А американцам нужно девальвировать доллар, если говорить об интересах экономики.